«Наука демонстрирует, что мы можем эффективно справляться с пандемией»

4 сентября во Владивостоке завершился очередной Восточный экономический форум (ВЭФ). Как и всегда, мероприятие собрало ведущих политиков, бизнесменов и ученых страны. «Известия» побеседовали с президентом РАН, известным физиком Александром Сергеевым о роли фундаментальных исследований в борьбе с коронавирусом, научном подходе к экологическим проблемам и возможности навигации по гравитационному полю.

Под доминантой пандемии

— Давайте начнем с того, какие научные программы РАН разработала за последний год? Может быть, назовете самые интересные, наиболее важные, актуальные?

— Последний и предыдущий год, к сожалению, идут под доминантой пандемии. Действительно, в прошлом году и в этом наука демонстрирует всему миру, что мы можем эффективно справляться с пандемией. И это, наверное, очевидно всем. Другое дело, какие уроки мы можем извлечь из этого обстоятельства. Наверное, первый урок — хорошо, что в загашнике у науки были какие-то идеи, какие-то уже проверенные подходы, наработки, задел, как бороться с этим вирусом.

— Ученые все-таки были готовы?

— Ученые были готовы. В каком-то смысле повезло, что вирус оказался таким, что с ним были готовы работать. В январе прошлого года, сразу после старта пандемии, когда она еще до нас не дошла, был опубликован геном коронавируса. В феврале уже стало понятно, какие есть платформы для создания вакцин. Появились тест-системы, но главное, конечно, вакцины.

Наши ученые — и из НИЦЭМ им. Н.Ф. Гамалеи, и из других мест — уже в феврале прошлого года начали работы по вакцине. Причем не впотьмах, а совершенно осознанно. Точно так же, конечно, и за границей произошло.

И это был важный урок. Многие говорят: «А чего там фундаментальная наука? Надо действительно заниматься экономикой. Там, где наука сразу может дать какой-то продукт экономический, вот эту науку нужно поддерживать». А мы увидели сейчас, что нет. Действительно очень важно в плане быстрого практического отклика наличие фундаментальных заделов.

Правительства многих стран эту ситуацию сейчас переосмысливают. Финансирование фундаментальной науки будет расти и очень хотелось бы, чтобы у нас тоже.

— То есть пандемия оказалась в общем-то на руку науке?

— В плане подтверждения роли фундаментальной науки — да. Это первый вопрос. Второй вопрос — это вопрос международного сотрудничества. Ведь посмотрите, никогда такого открытого международного сотрудничества в области фундаментальных исследований не было. Всё то, что ученые получали, — новые данные, геном, протеомика, из каких белков коронавирус состоит, всё моментально в общем открытом доступе. Печаталось огромное количество статей с очень лояльным отношением редакций [научных журналов]. Дали зеленый свет обмену информацией между учеными, и это заведомо тоже помогло.

Потому что смотрите, что делается. Подозрения в отношении ученых, что надо ограничивать сотрудничество, что нечего им делиться информацией, — мы это слышим с разных сторон и в разных странах, везде. Более того, даже принимаются практические решения в этом отношении. Возьмите США: там около $100 млрд дополнительных средств выделяется для того, чтобы обеспечить развитие исследований, которые, так скажем, [представляют собой] поисковую фазу в инновационном плане. 100 млрд на пять лет — это огромные деньги. Но одновременно там законом прописано ограничение по сотрудничеству американских ученых с Россией, с Китаем, с Ираном, с Северной Кореей… Американские ученые, если они сотрудничают, скажем, с нашими учеными, в США лишаются государственного финансирования.

На месте ученого американского, конечно, я вынужден буду отказаться от сотрудничества с российскими коллегами. Это к вопросу об открытости. Вроде продемонстрировано, что это надо делать, а с другой стороны, видно, что это каким-то образом ограничивается по разным критическим вопросам.

— Каковы сейчас главные направления практических исследований российских ученых в области противостояния пандемии?

— Есть три практических направления — это тест-системы, вакцины и лекарства. В качестве примера могу привести Институт биоорганической химии им. академиков М.М. Шемякина и Ю.А. Овчинникова, который существенным образом перестроил свою работу в прошлом году. Из него вышли новые наработки и по тест-системам, и по лекарствам. Тест-система сделана, ее можно только улучшать. А вот самая большая проблема со специфическими лекарствами, которые базируются на нейтрализующих антителах. Это основной объект, о котором сейчас дискутируют по части длительности действия вакцин. Там нужно смотреть не просто иммуноглобулин G, а именно нейтрализующие антитела — те, которые противодействуют в случае следующего попадания вируса, потому что их может оказаться и много, и мало.

Нейтрализующие антитела нужны в том случае, когда человек заболел, но болезнь еще не в сильной фазе, когда уже организм мобилизуется и сам выделяет много антител. А вот когда ему надо помочь, тогда на ранних стадиях вводятся эти нейтрализующие антитела. В мире уже есть некоторое количество зарегистрированных лекарств.

Институт имени Овчинникова и Шемякина совместно с китайскими коллегами такое лекарство разработал, и сейчас [оно] находится в стадии клинических испытаний. Поставлена линия по производству, потому что там нужны, как обычно в вакцинах и лекарствах, некие клеточные линии, которые нарабатывают эти антитела или нарабатывают вирусы сами.

Есть клеточная линия, которая производит белки, антитела, и сейчас ведутся испытания. Это наше российское первое средство, которое базируется на использовании нейтрализующих антител. Наверное, в перспективе коктейли антител.

— Этот новый препарат, у которого еще нет названия, в какой он форме? Это таблетки или инъекции?

— Это уже менее важно, потому что это может и одно, и второе, и третье, и это, может быть, будет к конкретному течению болезни применяться. И это уже вопрос техники. Здесь важно, чтобы было продемонстрировано сильное связывание с вирусом, причем коэффициент взаимодействия очень большой; что в отношении разных штаммов оно работает. Сейчас в фазе клинических испытаний важно определить дозу. Ведь что такое клинические испытания: первое — это безопасность.

Дальше — подбор дозы. И уже третье — это массовое тестирование на десятках тысяч пациентов, которое уже фактически и есть медицинское применение, как, собственно, и с вакциной.

Потепление климата — следствие антропогенного вмешательства в природу

— Отвлечемся от этой «злобы дня» и поговорим о других программах РАН. На форуме много говорилось о проблемах экологии — вероятно, и эти вопросы интересуют ученых?

— Эта беда, может быть, не требует мобилизационной реакции, но в плане участия науки в поиске решения — задача такой же важности. Это потепление климата и то, что мы признаем, что это никакая не осцилляция, которая и так рассосется, надо только с десяток лет подождать, а то, что это действительно следствие антропогенного вмешательства в природу.

Мы природу перегрузили, мы сейчас всё это признаем. И это факт, из которого дальше надо делать выводы. Главный вывод, что мы должны помочь природе адаптироваться и вернуться в какое-то состояние прогнозируемого ее развития и нашего прогнозируемого с ней взаимодействия. И здесь нужны научные решения — что нам делать с парниковыми газами, что нам делать с таянием вечной мерзлоты.

Может получиться так, что таяние вечной мерзлоты пойдет настолько быстро, что никакие наши меры по ограничению выбросов парниковых газов не дадут эффекта. Потому что таяние вечной мерзлоты само по себе является фактором выброса парниковых газов, которые усиливают это потепление.

Выключи все фабрики и заводы, и всё равно будет продолжаться потепление. Наука должна ответить на этот вопрос. И, конечно, те решения, которые нужно применять по отношению к депонированию углекислых газов, — тоже вопрос очень насущный, особенно для нашей страны. Нам нужно срочно научно, документально доказать реальные депонирующие свойства наших лесов, пашен и водных ресурсов. Гектар водной поверхности депонирует существенно больше, чем гектар леса.

Мы точно находимся на пороге нового эколого-экономического уклада, нового энергетического уклада, который тоже вызов для нашей страны, связанный с тем, что у нас в основном углеводородная энергия. Здесь тоже наука должна дать ответы на вопрос, какую энергетику нам строить, чтобы действительно участвовать в этом процессе углеродной нейтральности.

Борьба за увеличение полномочий

— Александр Михайлович, вы в начале года говорили, что будете добиваться расширения полномочий РАН. Чего-то уже удалось добиться, есть ли какие-то результаты?

— Мы бьемся за увеличение полномочий, особенно в пункте, касающемся проведения научных исследований. Как это ни удивительно, РАН не является научным учреждением. Мы являемся федеральным государственным бюджетным учреждением. И в наших основных видах деятельности науки нет, то есть Академия наук наукой не занимается.

Это нонсенс. У нас есть предложения, которые направлены во все органы власти, по изменению закона о РАН, где мы предлагаем перейти к формулировке «Российская академия наук — это государственная академия, функционал и обязанности которой определяются этим типом учреждений, который определяется в Гражданском кодексе». Мы считаем, что это необходимо сейчас сделать. За это не только ратуем, но и боремся.

Подписано несколько соглашений

— Как вы оцениваете итоги ВЭФ? Может быть, есть интересные соглашения, о которых вы хотели бы рассказать?

— Мы подписали несколько соглашений. Я думаю, что наиболее интересные из них — с Минэнерго. Опять-таки в связи с тем, что мы находимся на пороге нового энергетического уклада. Вчера мы с министром энергетики перед подписанием соглашений, во время обсуждения увидели, что есть очень много задач именно для Академии наук, задач экспертного плана.

Минэнерго нужно определиться с направлениями движений: и по углеродным делам, и по распределенной энергетике, и по транспортировке энергии. Есть много новых решений, которые сейчас уже используются в мире на уровне научных разработок. Если мы правильно не выберем нужные шаги, мы рискуем отстать от наших быстроразвивающихся партнеров, особенно тех, которые в Юго-Восточной Азии.

Я не хочу никого пугать, но нам будет очень тяжело сохранить позицию великой энергетической державы на фоне смены энергетического уклада. За то, чтобы сохранить, нужно бороться, над этим нужно работать.

— Какие еще соглашения вы хотели бы выделить особо?

— Мы также подписали соглашение с Росреестром по геодезии и картографии. Вся наша картография, конечно, должна быть оцифрована правильным образом, введена в единые цифровые государственные системы.

Это всё те задачи, которые решает Росреестр. Но есть много научных фронтов, которые для современной картографии, для систем позиционирования и навигации очень важны. Сейчас мы с какой-то точностью определяем наше местоположение, через это мы определяем и направление движения, и скорость — это навигация.

Если мы хотим, чтобы это было как можно более точно, нам надо переходить к системам позиционирования большей точности. Наука нужна, чтобы это обеспечить с новой привязкой, нужны новые стандарты частоты и времени, которые позволят точность нашего позиционирования улучшить. Сейчас очень интересны вопросы, связанные с позиционированием по гравитационному полю.

Кстати, позиционирование и направление движения по гравитационному полю используется в природе и рыбами, и птицами. В нашей биологии тоже заложены эти возможности. Использование гравитационного поля для того, чтобы такое позиционирование осуществлять в отсутствие связи со спутниками, — это очень важно и нужно.